Энди Кордюков. Русский Джонни Марр
Продолжая раскрывать тему представителей новой волны — малоизвестной, ленинградской группы "Младшие Братья", глупо было бы обойти стороной фигуру Андрея Энди Кордюкова, который написал большую часть известных песен группы, замещал бас-гитариста Виктора Иванова на одной из записей в студии А.Тропилло и формировал стиль команды с 1986 по 1988 год. С Энди в социальных сетях мы были знакомы давно, но меня долго не покидало ощущение, что для серьёзного, личного разговора и интервью, связанного с воспоминаниями тех лет, правильный момент еще не настал. И вот наша вынужденная самоизоляция показала, что это время все-таки пришло.
Общался и подготовил материал Артур Чаритон. В этот раз в качестве подкаста – концерт "Младших Братьев" в Ленинградском рок-клубе в 1987 году.
Что любили слушать в семье, когда ты был маленький? У твоего знаменитого папы Майка Кордюкова была очень обширная коллекция, насколько я знаю.
Ты себе даже не представляешь, сколько у него было пластинок и килограммов бобин. Музыка предков, конечно, мне меньше нравилась. Я в седьмом классе уже начал своё слушать: "Culture Club", "Bob Marley", "The Police". Мама, по-моему, такую музыку не особо любила, слушала за компанию с отцом. После развода отец привёз мне проигрыватель и пластинки, он меня очень развивал в этом плане. Также он дружил и играл с Гребенщиковым, а БГ был очень осведомлённым в музыкальных новинках. Как только в Великобритании выходил новый альбом, через два дня он был уже у него, батя брал пластинки у Гребенщикова, и можно было максимально аккуратно взять послушать. Вышел "U2 – The Joshua Tree", и через несколько дней отец уже брал у Гребенщикова его послушать, а дня через четыре нужно было отдавать. Мне нравился вообще весь New Wave. Это что касается детства. Такие группы как "The Smiths", "The Cure" и прочие я услышал чуть позже, в юности. Самые яркие альбомы моего детства – это "Duran Duran – Rio", который я запилил донельзя (я очень рад последним известиям о том, что Джон Тейлор, их басист, оправился от короновируса), а также "The Police – Zenyatta Mondatta". Его я слушал по четыре-пять раз в день в течение года, наверное. Ещё у меня было много сборников танцевального европопа, которые присылали из Германии, там встречались интересные вещи.
А когда ты услышал "The Smiths"?
"The Smiths" я услышал, когда уже учился в музыкальном училище имени Мусоргского, по классу джазовой гитары. Мне очень понравилась уникальная техника гитариста Джонни Марра. Я не столько на Моррисси обратил внимание, сколько на уникальную манеру игры на гитаре. Я их услышал в 1987 году, а альбом был 1984 года. Мне поэтому и "The Police" понравились: там тоже все играли в своей уникальной манере. Это был новый музыкальный язык: Энди Саммерс, все эти заходы со второй доли и всё такое, хотя Джонни Марр и Энди Саммерс совершенно разные гитаристы, но сами по себе они олицетворяют отдельное направление в музыке. После этих групп сольное творчество у этих музыкантов не такое интересное. Стинг очень зря ушёл из "The Police". Я ему до сих пор этого не простил, этот поступок разбил мне сердце.
Ты написал далеко не одну и не две песни в группе "Младшие Братья", которые сегодня по-прежнему торкают молодых хипстеров. Расскажи про свой гитарный путь и про песни.
Я как-то не очень стремился играть на гитаре, у меня не было таких мыслей. Моё первое воспоминание, связанное с гитарой, следующее: мы сидели на скамейке, около многоэтажного дома, и я каким-то образом подобрал вступление "AC/DC – Back in black". Мне вообще этот альбом у них нравился, хотя я и не любил хард-энд-хэви.
Я ходил в восьмилетку, и когда дело шло к окончанию школы, надо было выбирать дальнейший путь. И тут приехал отец и наставил меня на путь истинный. Если бы не он, я бы стал автослесарем, потому что большинство наших ребят собирались пойти в ПТУ, ведь оно было рядом с домом, тут же на районе, это очевидно. После этого я начал изучать гаммы, учить сольфеджио, начал заниматься на гитаре, чтобы поступить в музыкальное училище имени Мусоргского.
До этого была ещё одна попытка освоить инструмент у какого-то приятеля отца – он в советское время был очень известным гитаристом какого-то ВИА, но он был немножко не в себе. Он объяснял мне задания следующим образом: он произносил несколько первых слов, а всю остальную мысль проговаривал как бы внутри себя, без слов. Я сидел, смотрел на него, он сам с собой в уме разговаривал, а потом переводил взгляд на меня и говорил: "Да!". Я не знал, как себя вести, потому что я был мальчишкой, я не понимал, можно ли сказать взрослому дяде, что он только что разговаривал сам с собой в уме, а я ничего не слышал. Мне было очень неудобно ему об этом сказать, я понимал, что он это не осознаёт. Я пытался что-то как-то изображать, а он злился. Мы сидели одни в квартире, и я понимал, что передо мной не совсем адекватный человек. Мне было очень страшно. И вскоре эти занятия окончились.
Получилось, что за один восьмой класс я должен был пройти всю программу музыкальной школы, которую дети проходят за пять-шесть лет, чтобы поступить. В общем, меня взяли в Мусоргского. В середине первого курса пришёл Витя Лушин из "Младших Братьев". Я в этот момент стоял у двери там, и он спросил меня: "Парень, не знаешь, тут есть гитаристы? Нам гитарист в группу нужен". Ну, вот так мы и познакомились, и я начал с ними играть.
Первую электрическую мою гитару Jolana Diamant мне купила моя бабушка в восьмом классе: родители втихаря скинулись. Я помню этот момент. Я стою на улице около своего дома на Тихорецком проспекте, высматриваю хабарики пожирнее, потому что мы курили, а денег естественно не было. И тут я вижу, идёт моя бабушка с таким красивым бордовым, под кожу, гитарным чехлом. Я ничего не понимаю и спрашиваю: "А это что такое?" Она говорит: "Это мы решили купить тебе гитару, раз ты выбрал свой жизненный путь". В чехле оказалась новая Jolana Diamant. Эта гитара, конечно, была нереально крутая по тем временам, у неё очень удобный гриф. Я после неё не мог играть на "Фендерах" совершенно, это было что-то чужеродное для меня. После, когда бабушки не стало, я в какой-то момент понял, что хочу чего-то другого от инструмента, а денег на две гитары у меня не было, гитара могла быть только одна, то есть эту нужно было продать… Блин, я так загонялся по этому поводу. Тем более на "Йолане" был очень специфический звук, там "середины" роковой не было, были только низы и верха. Я к этому звуку привык, до сих пор его люблю и использую. А эргономика "Гибсона", с которого был содран этот инструмент, – это дело такое: если привыкаешь, потом на других гитарах сложно играть, как мне кажется. Гриф "Диаманта" был самым удобным из тех, что мне доводилось держать в руках. Сейчас у меня почти такой же Gretsch.
А в кружок к Андрею Тропилло ты ходил?
Да, у Тропилло мы были, потому что в тот момент, когда Витя Лушин пригласил меня в группу, они уже работали над своим альбомом в студии с Андреем Тропилло. Судьба альбома по-прежнему под вопросом. Альбом, кстати был крутой, там всё было качественно сыграно и спето, интересные аранжировки.
А когда ты начал писать песни?
После прихода в группу "Младшие Братья" меня посетило вдохновение, и я начал придумывать песни. У меня в жизни часто происходили и происходят ситуации, когда в итоге я собой заполняю весь творческий процесс, хотя этого изначально не требуется. И так получилось с "Младшими Братьями": большая часть сыгранных на фестивалях песен группы, которые хоть где-то можно послушать, эти концертные записи – это мои слова и музыка. Большая часть партий бас-гитары, которые играл Витя Иванов, придумал тоже я. Когда мы записывались у Тропилло, был момент, когда Витя Иванов то ли заболел, то ли не смог приехать. Бас-гитары не было. А нужно понимать, что запись могла произойти только в этот день и только в это время. Больше никогда. Потому что потом будет запись группы "Аквариум", потом будет запись "Кино" и так далее. В итоге удалось привезти безладовую бас-гитару Вити Сологуба из группы "Игры". Тюнеров, естественно, никаких не было – я её настраивал по фонограмме и по ошибке настроил на тон ниже. Я впервые в жизни играл на безладовом басу. Ситуация была настолько суровая, в стиле сейчас или никогда, что я безошибочно сыграл на безладовом басу все басовые партии "Младших Братьев" на той записи, всю программу. Причем "до" на третьей струне у меня почему-то было где-то в районе воображаемого пятого лада, где обычно "ре". Я играл и офигевал – что за ерунда с этими безладовыми басами? Но звук был абсолютно мистический на этих приспущенных струнах. Хорошо было бы её найти, послушать, я думаю там очень много красивых моментов.
В студийном хорошем качестве есть только две песни: "Нет тока" и "Вода окраин".
Записи, о которых ты говоришь, сделаны на Ленинградской студии документального кино рядом с Мариинским театром в 1988 году. Там всё было записано "лайвом", потом сверху накладывалась соло-гитара только в "Воде окраин". И, кстати, бас там сыгран криво. Там Витя играл в такой позиции, что "соль" на второй струне он зажимал мизинцем, а потом, когда шёл на ноты "ре" и "до" на третьей, то их от напряжения мизинца подтягивал, и получались "до" и "ре-диез"! Получилась испорченная запись. Очень обидно, ведь все остальные там сыграли хорошо, и Саша спел нормально. Песня "Нет тока" хорошо получилась. В этой студии документального кино в сумме мы записали четыре песни. Третья, скорее всего, была "Фундамент".
Расскажи подробнее историю появления песни "Вода окраин".
На дворе было лето 1987 года. С Витей Ивановым, нашим бас-гитаристом мы жили неподалёку друг от друга: я на Тихорецком, а он на Жака Дюкло. Это минут пять-семь пешком. Прямо через так называемую Бассейку (сегодня Ольгинский пруд) был песчаный карьер, где люди летом купались. Витя жил в доме прямо у этого карьера. А я жил с другой стороны Тихорецкого проспекта. И как-то вечером он мне звонит и говорит: "У меня в гостях классные девчонки из города Горького, приходи, посидим". Я уж не знаю, как они там оказались, но в то время у Витьки было очень много девчонок, они все его очень любили и менялись постоянно. Я прихожу к нему в гости, и действительно сидят три приятные девчонки. Кстати, ничего такого, о чём многие могут подумать сейчас, тогда не было. Мы были очень чистыми и непорочными парнями, которые играли нью-вейв, мы были романтиками, и тема нынешних вписок была нам не так близка.
Мы посидели, выпили всего одну бутылку вина, потому что с вином тогда тоже было непросто. За разговором я взял гитару в руки, Витя принёс чай, потому что вино кончилось. И я сказал тогда: "Витька, какой-то странный чай", – и у меня в голове пронеслось: "Я знаю, что ты скажешь мне, я знаю, какой у тебя странный чай". Девушка говорит: "Да, действительно, странный чай", – и тут я ей в ответ: "Это вода окраин". Это был просто самый дешёвый, ужасный чай, который мы могли тогда купить. Мне там одна из девушек очень сильно понравилась, а я понравился ей. Потом я очень сожалел, что это знакомство не продолжилось, потому что в конце вечера я ушёл домой и больше мы никогда не виделись. Дома я придумал ещё три куплета: про воздух и про солнце, сидя с гитарой в руках за пять минут. Был такой советский лозунг: "Солнце, воздух и вода – наши лучшие друзья". Я понял, что с этим можно поиграть. То есть началось у Вити дома с фразы "чай – вода окраин", а дальше я просто подставил воздух и солнце, вписав это в канву романтической истории двух влюбленных, которыми мы могли бы стать с той девушкой. Да и Политехническая тогда считалась уже окраиной города. Так что в этой песне всё честно.
Кстати, интересный факт про эту песню, которого никто не знает. Однажды я подумал: "Вдруг Моррисси будут интересны мои находки?" Я очень хотел, чтобы был лирический перевод на английский язык этого текста, чтобы музыку оставили ту же, чтобы он её спел. Мне казалось, что она идеально ему подойдёт. Как-то я разговаривал с отцом, и он мне сказал, что Артемий Троицкий едет в Англию и у него будет встреча с Джонни Марром. Я говорю отцу: "Давай я сделаю демо-кассету и напишу текст, а ты ему передашь?" Отец передал Троицкому, Троицкий увёз эту посылку в Англию, и как мне потом говорил отец, он передал её Джонни Марру, но до сих пор никто из фанатов Моррисси не слышал "Воду Окраин" в исполнении Моза. Да, это было бы круто.
А с Цоем ты общался?
Есть пара историй. Я не был с ним знаком, хотя я очень любил группу "Кино" и люблю её до сих пор. Но мы с ним и группами пересекались в гримёрках. После одного из концертов "Младших Братьев" ко мне подошёл Юра Каспарян, который тогда уже был мега-звездой, подошёл, пожал руку и сказал: "Это было круто". Мне было очень приятно. В записи бэк-вокала в песне "Мы хотим танцевать" я участия не принимал, там скорее всего поют только братья Лушины, почему-то они посчитали нужным никому об этом тогда не говорить, я даже не знал об этом событии до выхода пластинки "Кино – Ночь" в 1988 году.
Где ты брал такие крутые шмотки в то время, как, например, оригинальная майка "Би-Би-Си"?
Съёмки клипа на песню Фундамент. Автор Александр Олевский
Да, были такие футболки у отца. Эту, насколько я понимаю, отцу подарил Сева Новгородцев, когда начал работать на "Би-Би-Си". Но никто не понимал, что это "Би-Би-Си", все говорили: "О, ВВС, Военно-воздушные силы, прикольно, братан! Такая футболочка, ВВС!", – а я отвечал: "Да, да, ВВС".
Расскажи про песню "Токио". Как она написалась?
Наверное, уже можно об этом рассказать, срок давности давно истёк. В нашей среде в то время бродили какие-то непонятные таблетки, которые многие употребляли. Помню, что я был под большим впечатлением от альбома группы "The Japan – Quiet life", от голоса Дэвида Силвиана и одноимённой песни. И тут всё пересеклось, и в бреду родилась песня "Токио".
Почему группа "Младшие Братья" не стала популярной?
Ты знаешь, я несколько лет назад переслушивал концертную запись с песней "Токио" и подумал: "Какое всё ненастоящее, какой-то формализм в искусстве". Я понял почему. Несмотря то, что мы были классной и симпатичной группой, мы были настолько изъ**истыми поэтами-формалистами, настолько не от мира сего, в нас вообще не было вот этой сермяжной правды жизни, которая была у того же Кинчева и Цоя, да даже если сравнивать нас с БГ, нам тупо нельзя было поверить. У нас было всё выдумано, мы всё время были в образе, потому что этот мир нас не устраивал, он меня до сих пор не устраивает. Я был оторван от земли вообще на двести процентов. Это искусство настолько эфемерное, не жизнеспособное. Оно не имело ни малейшей связи с тем, что на самом деле происходит на земле. Цой был очень простой парень. Если вспомнить разговоры в гримёрке, он был совершенно простой, обычный человек. А мы и так были не от мира сего. Кроме того, мы старались в каждом своё жесте, слове и поступке поддерживать образ этих эльфов новой романтики. Для широкой публики это всё дичь и фигня.
Что из Ленинграда образца 1987 года тебе не хватает в Санкт-Петербурге сегодня?
Полного отсутствия камер наружного наблюдения. Сейчас ты идёшь по улицам, и на каждом шагу тебя палят камеры. Я ничего плохо не делаю, но мне не нравится, что каждый мой шаг фиксируется. В метро заходишь – и опять двадцать пять камер. Я вот был недавно в Афинах и заметил, что там камеры наблюдения только на частной территории и смотрят только на частную территорию, то есть их вообще нет. Пошли вы все на три буквы со своим тотальным контролем. Когда я начал играть, случилась перестройка и наступила свобода, мы все вздохнули. Сейчас это людям не объяснить, как круто жить в момент исторического перелома и как круто жить без камер наружного наблюдения. Они меня бесят.
Почему до сих пор тысячи людей любят советский нью-вейв, в частности твои песни?
Про загадочный феномен я тебе не отвечу. Так мы проживали свою жизнь, нам казалось, что мы делаем что-то крутое и важное, но сам видишь: выстрелили "ДДТ", "Алиса" и "группировка Ленинград", которые ближе к народу, к жизни и к сермяжной правде.
Спасибо тебе большое. Все, кому надо, знают, что ты не хуже Каспаряна и что ты наш русский Джонни Марр, это я с пребольшим уважением и теплом тебе говорю.
Спасибо тебе!
Общался и подготовил материал Артур Чаритон. В этот раз в качестве подкаста – концерт "Младших Братьев" в Ленинградском рок-клубе в 1987 году.